Ангел, презумпция жизни - Страница 6

Пушистое тепло в моей груди свернулось в клубок и заплакало. Жгучими раскалёнными слезами, оставляющими волдыри, не желающими высыхать… Я никогда не умел врать. Мне это все говорили, от мамы до учителей. Но сейчас это было очень нужно. Я сделал титаническое усилие и выдавил из себя беззаботную, чуть виноватую улыбку:

- Да не хочу я с тобой встречаться, расслабься. Просто, ты на меня так посмотрела… Я подумал, тебе это нужно. Такой стресс, ну… Я наверное просто неправильно понял, извини. Я больше не буду, - я поднял ладони, - обещаю.

- Правда? - Она шмыгнула носом, сунула руки в карманы. - Хорошо... Слушай, я так испугалась. Был у меня один такой… друг. Ты мне как пацан, я тебя уважаю, тра-ля-ля, тополя… А потом веник цветов и выходи за меня замуж. Жуть какая-то.

- Да… - я даже улыбнулся. Это был подвиг. Казалось, кожа сейчас лопнет на щеках от напряжения. Долго я это не выдержу. - Ладно, Ксюх, мне пора.

- Да, хорошо, - она дёрнулась ко мне, потом дёрнулась от меня, замерла. - Слушай… а давай больше не будем? Ну там обниматься, за руки браться и всё такое? От греха подальше. Договорились?

- Договорились, - я помахал ей рукой, - пока.

Её виноватая улыбка исчезла за закрытой дверью, я спустился по лестнице, кивнул вахтёрше, сбежал по ступенькам в мутную хмарь зимнего вечера. С неба сыпалось что-то мокрое, люди смотрели под ноги, а не друг на друга. Ну и хорошо. Лицо замёрзло в спокойной каменной маске, болезненно сухие глаза жёг ветер. А внутри плакала навзрыд моя Любовь, ещё такая маленькая и неокрепшая, совсем не готовая к таким ударам.

Плачь, плачь… Давай, не стесняйся, милая, всё равно кроме меня никто не видит, а меня тебе стесняться нечего. Твои кислотные слёзы прожгут моё сердце, лёгкие, завязнут в солнечном сплетении, оставят шрамы, корявые волдыри, которые смогут увидеть только самые близкие люди, и те не поймут, что это такое. Плачь, Любовь. Сжигай меня. Да хоть убей!

Только не уходи. Никогда не уходи. Никогда…

***

Вот так оно и началось. И продолжалось ещё два года. Мы общались, гуляли, помогали и поддерживали друг друга, закончили учёбу, нашли работу. Я даже успел сменить старую работу на более интересную и высокооплачиваемую, хорошо получал, снимал неплохую квартиру в центре, совсем недалеко от Ксюхи и понемногу копил на свою собственную. Она трудилась художником-декоратором в драмтеатре, зарабатывала поменьше, зато постоянно рисовала и выставляла свои картины на интернет-аукционах. Иногда их брали за большие деньги, тогда мы ходили в пиццерию или кафе.

Ещё я постоянно слушал о её «мальчиках», так она их называла. По её рассказам, существа это были недалёкие и примитивные, но зато самовлюблённые и с непомерными амбициями, она их делила на «хочу», «ну, ничего так» и «надоел». Особо упорным «надоевшим» я пару раз бил морды, за что меня кормили домашним пирогом и называли умничкой.

Любовь чувствовала себя… живой. Больной, но не смертельно, как человек-инвалид, давно привыкший к своей боли и старающийся на ней не зацикливаться.

Иногда Любовь плакала. Но тот кусок меня, что её окружал, уже успел превратиться в сплошной ожёг, поэтому кислотные слёзы уже не причиняли столько боли.

Иногда Ксюха улыбалась мне, тепло и ласково, и тогда Любовь грелась в её улыбке, как старый дворовой кот, облезлый и страшный, которого даже за деньги никто не погладит, греется на солнце — единственном, кто может дарить ему тепло.

Я жил, по старой привычке готовясь к тому, что проживу всю жизнь в качестве бесполой подружки, способной поднять столитровый бидон или набить кому-то морду. Ну или что однажды она придёт и пригласит меня на свадьбу. Во втором случае я думал, что убью Любовь. Ну или выгоню, что одно и то же. А умру я сам после этого или нет, кто знает? Может, будет даже лучше… Готовился я, конечно, к худшему, но Любовь, в отличие от меня, умела надеяться, смело и безосновательно, как могут только маленькие дети. Надеяться, что однажды я выпущу её из заточения и её погладит по пушистой шёрстке тонкая Ксюхина ладошка.

***

Всё началось с того, что она опоздала. Я цедил минералку вот уже десять минут, официанты неодобрительно на меня поглядывали. Сквозь стеклянную стену было хорошо видно улицу и я сканировал её взглядом не переставая. Когда у входа остановился огромный чёрный мотоцикл и с него спрыгнула Ксюха, я старательно протёр глаза. Она сорвала шлем, из-под него водопадом высыпались свежеокрашенные смолисто-чёрные волосы, она закрепила шлем на багажнике, развязно поцеловала сидящего за рулём накачанного лохматого парня.

Я чуть не взвыл. Не знаю, как с такой жизнью можно остаться ревнивым, но я смог. Этот… этот! Целовал мою Ксюшку, обнимал, лапал её! Зарывался пальцами в волны густых волос… Я никогда так не делал!!! Сердце заколотилось как чокнутое, хоть бы он поскорее ей надоел! Тогда можно будет набить ему морду. Наглую смазливую морду. И нос сломать, по-любому. И пофиг, что он тяжелее меня килограмм на тридцать! Я согласен был валяться в больнице в виде мумии хоть год, лишь бы приложить его по этой физиономии, улыбается он ей, урод! И пальцы все ему переломать…

По-моему, дым который из меня шёл, видело всё кафе. Ксюха впорхнула бабочкой, увидела меня, бухнулась на стул напротив:

- Привет! Видел?

Я кивнул. Все видели. Сидит один лох в кафе, к нему привозит девушку другой, а тот первый делает вид, что так и надо. Хотя, теперь, когда она чёрная, мы можем сойти за брата и сестру.

- Его зовут Волк, он байкер, и он ТАК целуется!

Я не знал, что можно так быстро возненавидеть целую кучу людей всего лишь из-за любви к определённому виду транспорта. Оказывается, можно.